Читать онлайн книгу "Офицерская кровь «бескровной» революции. Февраль – Июль 1917 года"

Офицерская кровь «бескровной» революции. Февраль – Июль 1917 года
Владимир Виленович Шигин


Матросские мятежи
Новая книга «Офицерская кровь «бескровной» революции. Февраль – Июль 1917 года» известного российского писателя-мариниста Владимира Шигина посвящена революционным матросам России и охватывает период от Февральской до Октябрьской революции.

Февральская революция, вошедшая в историю как «буржуазная» и «великая бескровная», стала для России ее армии и флота полнейшей неожиданностью. Начало революции было для всех флотских офицеров самым страшным, опасным и трудным временем. Фактически все они находились вне закона, а кровавые расправы и погромы деморализовала офицеров.

Многие утверждают, что беспощадность матросского бунта очевидна, как очевидна и бессмысленность этой беспощадности. Однако автор книги доказывает, что существовали причины которые ясно ставят под сомнение – так ли бессмысленно проливалась офицерская кровь.



В формате PDF A4 сохранен издательский макет.





Владимир Шигин

Офицерская кровь «бескровной» революции. Февраль – Июль 1917 года


Мы, дети страшных лет России,
Забыть не в силах ничего…

    Александр Блок


Вот уже более ста лет все новые и новые поколения нашей страны неизменно попадают под обаяние матросов революции 1917 года. За минувший век сложился устойчивый образ настоящего революционного матроса – это высоченный здоровяк в бескозырке на затылке и в бушлате, поверх которого перекрещены пулеметные ленты. В руках матроса здоровенный черный маузер, а на тыльной стороне ладони выколот синий якорь. Из-под его распахнутого бушлата видна застиранная тельняшка, а клеша матросских брюк такой ширины, что ими можно мести улицы.

Матрос из легенды не боялся ничего: ни Бога, ни черта, ни белых, не зеленых. Верил он, при этом, исключительно большевикам, а любил всем своим большим матросским сердцем только вождя мирового пролетариата.

Настоящий революционный матрос был справедлив и беспощаден к царским генералам и буржуям, непреклонен к спекулянтам и кулакам, подозрителен к середнякам и прочим «попутчикам», но за деревенскую голытьбу и заводского пролетария он, не задумываясь, отдавал жизнь.

Настоящий матрос снисходительно смотрел на пехоту, которую презрительно именовал «крупой» и с легкостью «тыкал» самым большим начальникам. Матрос революции мог командовать боевым кораблем и бронепоездом, раскрывать контрреволюционные заговоры, руководить колхозами и строить заводы. Даже если порой наш герой и совершал ошибки: выпивал лишнего, уставал воевать за Советскую власть или пел анархистские куплеты, все равно, спустя некоторое время, он обязательно осознавал свои ошибки и с удесятеренной яростью бросался в бой за правое дело. При этом матрос никогда не суетился в бою, с винтовкой наперевес он особой матросской походкой шел навстречу врагу, а, когда выкрикивал свой боевой клич «Полундра», враги разбегались во все стороны. При этом настоящий матрос был всегда весел, находчив и остроумен. Он здорово играл на гармонии и гитаре, лихо плясал «яблочко» и небрежно курил экспроприированные у «контры» сигареты. Все барышни, попавшие в его поле зрение, мгновенно влюблялись в него и сдавались без боя.

Именно таков образ настоящего революционного матроса, дошедший до нас в кинофильмах и в книгах, в учебниках и в памятниках. Рядом с этим образом неизбежно меркнут и красногвардейцы, и буденовцы. Матрос затмевает собою всех. А потому, кто из нас, будучи мальчишкой, не мечтал быть настоящим революционным матросом!

Пример матросов революции был настолько заразительным, что его последствия мы ощущаем и сегодня. Это и тельняшки на груди десантников и спецназовцев, как символ особой мужественности. Это и татуированные наколки на запястьях уголовников, как символ особого братства. Это и элегантные женские «матроски», как символ девичьих грез о настоящем мужчине. Это и детские бескозырки с надписью «Герой», как символ мечты о будущих подвигах и приключениях.






Матросы в засаде. Художник Фёдор Богородский.



Революционные матросы были порождением самой революции, и ее любимыми детьми, эгоистичными и своенравными. Рожденные жестоким временем они и сами редко бывали милосердными. Но именно они были самыми преданными и верными детьми революции. Именно матросы, как никто другие, первыми доверчиво поверили в ее идеалы, а поверив, остались верны этим идеалам до конца, заплатив за свой идеализм жизнями. Ничего подобного никогда не было и не будет ни в одной другой стране мира. Перед нами удивительный и неповторимый феномен ХХ века – рыцари и палачи, герои и каратели в одном лице – матросы русской революции.

Как же появились революционные матросы? Кем были они в реальной, а не в мифологизированной истории? Насколько соответствовали они своему легендарному образу? Чем жили, о чем мечтали и чем занимались, что натворили и чем прославились в действительности? На все эти вопросы мы и попробуем ответить в серии книг, посвященной матросам эпохи 1917 года.




Глава первая

«Великая бескровная»


К 1917 году в Первой мировой войне, которая, вот уже более двух лет сотрясала планету, наметился окончательный перелом. Несмотря на еще далеко не сокрушенную военную и экономическую мощь Тройственного союза (Германия, Австро-Венгрия и Турция) было очевидно, что все три империи постепенно выдыхаются, в то время как противный им союз держав Антанты (Россия, Англия, Франция) и поддерживающие их США, Япония, наоборот, все больше и больше наращивают свои силы. Поражение Тройственного союза было уже предопределено, вопрос стоял лишь о времени и количестве жертв.

Что касается России, то для нее к началу 1917 года в военном отношении все обстояло если неблестяще, то в целом достаточно стабильно. После досадных поражений 1915 года, вызванных снарядным и патронным «голодом» в войсках, ситуация постепенно выровнялась. Наряду с регулярными поставками вооружения из Англии, Франции и США, теперь, с каждым месяцем наращивала мощности и отечественная промышленность. Линия фронта, несмотря на некоторые успехи немцев на севере и неудачи австрийцев на юге, в целом была также достаточно стабильна.

Сегодня практическими всеми историками признано, что события Февральской революции 1917 года начались для российского флота достаточно неожиданно. Еще в январе ничего не предвещало скорых огромных потрясений.

Что касается Балтийского флота, то, несмотря на отсутствие впечатляющих побед, он достаточно уверенно контролировал приморский флаг наших армий, время от времени обмениваясь ударами с германскими военно-морскими силами. При этом, несмотря на достаточно активные боевые действия и некоторые потери, Балтийский флот постоянно пополнялся новейшими кораблями: четырьмя дредноутами, эсминцами типа «Новик» и подводными лодками. В скором времени ожидалось вступление еще четырех линейных и четырех легких крейсеров.

На юге к 1917 году Кавказская армия генерала Н.Н. Юденича полностью разгромила турецкие войска и была готова к переброске на Босфор. К этому времени завоевал окончательное господство на Черном море и Черноморский флот. Несмотря на трагическую гибель первого дредноута «Императрица Мария», в его состав вошли еще два новейших линейных корабля, а единственный достойный противник – германско-турецкий линейный крейсер «Гебен», после подрывов на минах, ремонтировался в Константинополе и более не рисковал показываться в Черном море. Турецкое каботажное судоходство на Черном море к 1917 году было полностью парализовано, а подходы к Босфору завалены минами. Помимо этого, оказывая помощь кавказской армии черноморцы, высадили ряд тактических и оперативных десантов, отработав организацию десантных операций. Именно к 1917 году на повестку дня встал вопрос о проведении грандиозной стратегической десантной операции на Босфор, с последующим захватом Константинополя и Дарданелл. Для этого имелись и силы, и опыт. Этому, как никогда, благоприятствовала политическая и военная обстановка. Операция по захвату черноморских проливов должна была состояться летом 1917 года.

Что касается дисциплины на Балтийском и Черноморском флотах, то в течение всей войны она оставалась на должной высоте. При этом наиболее дисциплинированными и патриотически-настроенными были команды кораблей, непосредственно участвующих в боевых действиях (эсминцев, тральщиков, подводных лодок). За всю войну имел место лишь один случай возмущения команды на только что вошедшем в строй балтийском линейном корабле «Гангут». Впоследствии наши историки возведут этот достаточно незначительный инцидент чуть ли не до уровня мятежа на броненосце «Потемкин» в 1905 году. На самом же деле, имело место возмущение команды данной им на ужин кашей вместо положенных макарон «по-флотски» и наличие на корабле офицеров с немецкими фамилиями, которых матросы считали изменниками, приносящими вред Отечеству и государю. Когда матросам сварили любимые ими макароны, и дали понять, что офицеров с неблагозвучными фамилиями переведут с линкора, инцидент был исчерпан сам собой.






Демонстрация в Санкт-Петербурге 1917 год



Что касается матросской массы, то, несмотря на большой процент (относительно армии) призывников из числа рабочих и служащих (это объяснялась необходимостью обслуживания достаточно сложной корабельной техники), основу матросов все же составляли выходцы из крестьян. При этом если на Балтийском флоте это были, прежде всего, призывники из прибалтийских и великорусских губерний, то на Черноморском флоте, традиционно большой процент составляли матросы-малороссы, а так же выходцы из крестьянских семей, переехавших на юг вследствие столыпинских реформ.

В отличие от армии, несшей огромные потери и испытывавшей неизбежные лишения в окопах на передовой, матросы имели полноценное и регулярное питание, были хорошо обмундированы и обеспечены денежным довольствием. Разумеется, на флоте не было в помине и каких-либо реальных зверств по отношению к матросам со стороны офицеров. События 1905 года многому научили командиров всех степеней. К тому же, во время войны социальные различия во многом стерлись перед общей опасностью и ежедневным риском для жизни, в результате чего команды, участвовавших в боевых действиях кораблей, представляли собой достаточно сплоченные коллективы.

Помимо этого, в то время существовала на флоте и еще одна особенность. Дело в том, что из всей матросской массы фактически участвовало в боевых действиях не более 15–20 % личного состава. Остальные же выполняли тыловые функции, учились в учебных отрядах, служили на кораблях и судах, редко покидавших свои базы. Таким образом, вероятность гибели среди матросов была намного ниже, чем у их собратьев в действующей армии. Учитывая, что война не только шла к своему логическому завершению, но и к завершению победному, им оставалось лишь дождаться ее окончания, чтобы спокойно демобилизоваться и вернуться домой. Если что и волновало матросские массы, так это то, что, вернувшись в родные избы и хаты, в отличие от солдат, большинству из них нечего будет рассказать о своем героическом участии в войне. Наверное, все именно так бы и случилось, если бы не великие социальные потрясения начала 1917 года. При этом определенная усталость от войны и от неизбежного «закручивания гаек», ввиду военного времени, глухое недовольство социальной несправедливостью на флоте, безусловно, присутствовали.

Главный командир Кронштадта адмирал Р.Н. Вирен в сентябре 1916 года дал достаточно точную оценку этой психологической усталости матросов, сделанную им в частном письме: «Вчера я посетил крейсер «Диана». На приветствие команда отвечала по казенному, с плохо скрытой враждебностью. Я всматривался в лица матросов, говорил с некоторыми по-отечески; или это бред уставших нервов старого морского волка, или я присутствовал на вражеском крейсере, такое впечатление оставил у меня этот кошмарный смотр».

Примерно также ощущалась обстановка на Черноморском флоте. Офицер-подводник Н.А. Монастырёв впоследствии писал: «Какой-то взрыв ожидался и сверху, и снизу, предвещая для страны ужасные последствия. С самыми мрачными предчувствиями мы вступили в 1917 год».

Увы, ни адмирал Вирен, ни лейтенант Монастырев, ни другие офицеры российского флота даже не пытались понять, что же происходит с матросской массой, и, как следствие этого (считая себя вне политики), абсолютно ничего не делали для предотвращения этого ожидаемого «взрыва».






Роберт Николаевич Вирен


* * *

Февральская революция, вошедшая в историю как «буржуазная» и «великая бескровная», стала для России ее армии и флота полнейшей неожиданностью. Историкам хорошо известно публичное «пророчество» В.И. Ленина в январе 1917 года в Швейцарии о том, что он не рассчитывает дожить до революции, которую быть может, когда-нибудь все же увидит молодежь.

Разумеется, что Февральская революция 1917 года в России, как и все другие революции, стала следствием целого комплекса, как объективных, так и субъективных причин. О соотношении этих причин историки спорят уже больше ста лет и, видимо, будут еще долго спорить. При этом Февральская революция началась внешне, вроде бы стихийно, и внешне без какого-либо реального руководства или формального планирования. На самом же деле за внешней спонтанностью стояли вполне реальные могущественные силы, стремившиеся с ее помощью решить свои конкретные политические задачи. В задачу нашей книги не входит рассказ о причинах Февральской революции. Ограничимся констатацией того, что, несмотря на реальные серьезные социальные, политические и экономические противоречия в российском обществе, Февральская революция во многом была искусственно спровоцирована прозападно настроенными кругами. Во главе «революционного заговора» стояло масонское лобби Государственной Думы, составлявшее т. н. «Прогрессивный блок», открыто противостоявший императору и всей системе государственной власти.

Мнение, что Первая мировая война смертельно поразила систему хозяйственных связей России, что в стране начался голод, в корне неверно. Урожай 1916 года был, наоборот, на редкость большим и в стране всего хватало.








Что касается первых и единственных за всю войну перебоев в снабжении Петрограда хлебом в феврале 1917 года (якобы, ставших поводом к массовым протестам), то, по оценке командующего Петроградским военным округом, «ни о каком голоде, даже о недоедании питерских рабочих в феврале 1917 года и речи не могло быть – на 23 февраля запасов города хватило бы на 10–12 дней, и хлеб все время поступал в столицу». Сегодня доподлинно известно, что слухи о грядущей нехватке хлеба и истерия вокруг этого вопроса были искусственно инспирированы оппозицией. Как следствие этого начался разгром булочных и мелочных лавок в столице. Толпа окружила пекарни и булочные и с криками: «Хлеба, хлеба» двинулась по улицам. Не на высоте ситуации оказался и император Николай II, который, как специально в это время покинул неспокойную столицу и скрылся в далеком Могилеве, где находилась ставка верховного Главнокомандования.

К 1 (14) марта в Петрограде реальная власть оказалась в руках радикалов-масонов из Совета. В полночь 1 марта началось совместное заседание Временного комитета Госдумы и Исполкома Совета, на котором стороны попытались урегулировать возникшие разногласия. Совещавшиеся договорились о полной амнистии всем политическим преступникам, в том числе и всем убийцам-террористам, о свободе слова, печати, союзов, собраний и стачек, об отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений, о подготовке к созыву Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны, о замене полиции на милицию, и, что самое любопытное, договорились о привилегиях солдат, поддержавших мятеж.






Март 1917-го. Митинг матросов на Якорной площади



В тот же день (т. е. еще до отречения царя!) мятежный Временный комитет Родзянко получил официальное признание Великобритании и Франции. В Лондоне и Париже, как оказалось, только и ждали известия о революции в России.

Одновременно Петроградский Совет без согласования с Думой издает печально знаменитый приказ № 1 по Петроградскому гарнизону. Этим

приказом Совет подчинял себе Петроградский гарнизон в решении всех политических вопросов и лишал Временный комитет возможности использовать армию в своих интересах. Помимо всего прочего в приказе предписывалось создать выборные комитеты из представителей нижних чинов, отменялось отдание чести и приветствие офицеров. Кроме этого отныне во всех политических выступлениях солдаты и матросы подчинялись уже не своим офицерам, а собственным выборным комитетам и Совету. В приказе предусматривалось и то, что все оружие и боевая техника отныне передавалось в распоряжение и под контроль солдатских комитетов. Фактически офицеры отныне становились изгоями. Одним махом был уничтожен основополагающий принцип единоначалия. Большего удара по воюющей армии и флоту нанести было просто невозможно. Непонятно откуда нашлись средства, но в течение нескольких дней приказ № 1 был распечатан…

9 миллионным тиражом и отправлен во все уголки России. Результат чудовищной диверсии был закономерен – обрушающее падение дисциплины и боеспособности всей армии.








Не остался в стороне от происшедшего и близкий к столице Балтийский флот. Именно здесь произошли события, ставшие камертоном не только февральской и Октябрьской революций, но и последующей кровавой Гражданской войны.




Глава вторая

Убийства офицеров


Февральская революция грянула внезапно. На Балтийском флоте она вообще произвела эффект грома среди ясного неба. При этом в первые дни петроградских волнений, в главных базах Балтийского флота Гельсингфорсе (где базировались главные линейные силы флота) и в Кронштадте (где были сосредоточены тыловые и учебные части) было достаточно спокойно. Личный состав занимался текущей боевой подготовкой, готовясь к новой морской компании, которая должна была вот-вот начаться. Командование флотом, имея прямой провод с Петроградом, было хорошо проинформировано о происходивших там событиях. Опасаясь волнений среди матросов, командование в течение нескольких дней скрывало от них сведения о происходящем, однако, в конце концов, информация всё же просочилась к матросам. Решающими моментами для начала выступлений в военно-морских базах стали известия о приказе № 1, который был понят матросами однозначно – отныне офицеры никакие не начальники и можно делать все, что душа пожелает. Первым поднялся тыловой Кронштадт, следом за ним главная база Балтийского флота – Гельсингфорс. И понеслось!





* * *

1 (14) марта, когда до Кронштадта дошли известия о приказе № 1, там начался мятеж. Уже через несколько часов начальник Морского штаба при Верховном Главнокомандующем адмирал Русин доложил царю, что «в Кронштадте – анархия и станция службы связи занята мятежниками».

Первой жертвой мятежников стал военный губернатор Кронштадта адмирал Р.Н. Вирен. Что и говорить, адмирал Вирен был фигурой малосимпатичной. На посту Главного командира Кронштадта он запомнился мелочным соблюдением всех параграфов устава. Однако, при этом Р.Н. Вирен никого не расстреливал и на каторгу не ссылал, хотя унизить подчиненных умел. Впрочем, и здесь рассказы о его придирках к матросам обросли легендами.

Совсем недавно вышли в свет посмертные мемуары адмирала Г.И. Левченко, начинавшего службу в дореволюционном Балтийском флоте. Адмирал оставил весьма любопытное воспоминание об отношении Сталина к адмиралу Вирену: «На одном из совещаний в Кремле в 1939 году после всех дел товарищ Сталин И.В. спросил товарища Кузнецова, почему бы Наркому ВМФ не установить в военно-морских базах порядок, подобный тому, какой был в Кронштадте при Вирене. Для этого нужно снять виреновскую монархическую ржавчину и царский деспотизм самодержавия, заменив его нашим советским укладом жизни, воинским порядком и дисциплиной, уважением и любовью к матросу и солдату. Не забывать и гражданское население. Ведь матросы от тех порядков не умирали, если исключить эту чепуху, а порядки были, и не плохие, – добавил товарищ Сталин. Нарком Н. Кузнецов обещал это выполнить… Прошла Великая Отечественная война и в 1946 году товарищ Сталин И.В. опять напомнил о порядках Вирена. В то время командиром Кронштадтской военно-морской базы был назначен контр-адмирал Румянцев. Он пытался кое-что сделать, но у него не получилось, ибо он все переложил на коменданта города. Мне приходилось проверять порядок и работу командира базы, будучи главным инспектором ВМФ». Воспоминания Г.И. Левченко говорят о том, что Советская власть, в лице ее вождя И.В, Сталина, прекрасно представляла разницу между революционной пропагандой и реальностью. Причем Сталин, не понаслышке знавший о событиях февраля 1917 года в Кронштадте, требовал от своих адмиралов наведения там именно такого твердого уставного порядка, какой был там при царском адмирале Вирене.

Но вернемся к событиям 1 марта 1917 года в Кронштадте. Вначале беспорядки начались в казармах 1-х крепостного пехотного полка на Павловской улице. Там сопротивление бунтовщикам оказали полицейские, жандармы, некоторые офицеры и воспитанники Морского Инженерного училища Императора Николая I на Поморской улице. Около 23.00 адмирал Вирен по телефону докладывал в Генмор, что в беспорядках участвуют лишь солдаты крепостных частей, на судах же всё спокойно. Как видно, он совершенно не владел обстановкой, так как в это время толпы матросов уже заполнили городские улицы, вытаскивая офицеров из квартир. Флота генерал-майор Н.В. Стронский, командир 1-го Балтийского флотского экипажа, был первым, кого под конвоем привели на Якорную площадь. Вдоволь поиздевавшись над 55летним офицером (заставляли маршировать с набитым кирпичами ранцем), его закололи штыками. Когда другая группа матросов после митинга в манеже привела на площадь адмирала Р.Н. Вирена, тот, увидев тело Стронского, все понял и попросил разрешения проститься с женой. Как вспоминал матрос Учебно-минного отряда А.Г. Пронин, адмиралу отказали в последней просьбе и под рёв толпы «кончайте его!» подняли на штыки на Якорной площади, после чего тело было сброшено в доковый овраг.

Вот как описал убийство адмирала Р. Вирена один из очевидцев: «…Дикие, разъяренные банды матросов, солдат и черни со зверскими лицами и жаждой крови, вооруженные, чем попало, бросились по улицам города. Прежде всего, выпустили арестантов (в том числе и уголовников – В.Ш.), а потом, соединившись с ними, начали истребление ненавистного начальства. Первой жертвой этой ненасытной злобы пал адмирал Р.Н. Вирен, главный командир и военный губернатор Кронштадта, человек по натуре прямой, властный и храбрый, но бесконечно строгий и требовательный. Когда толпа подошла к дому главного командира, адмирал Вирен, услышав шум и крик, сам открыл дверь и, увидев матросов, стремительно распахнул ее настежь.






Похороны убитого морского офицера



…Толпа, заревев, бросилась на адмирала, стащила его вниз и поволокла по улицам. Матросы улюлюкали, подбегали к адмиралу Вирену, плевали ему в лицо и кричали с площадной бранью. Толпа была одета в самые фантастические костюмы: кто – в вывернутых шерстью наружу полушубках, кто в офицерских пальто, кто – с саблями, кто – в арестантских халатах. Ночью, при свете факелов, это шествие имело очень жуткий вид, точно демоны справляли свой адский праздник. Мирные жители, завидев эту процессию, с ужасом шарахались в стороны. Посреди этой толпы шел адмирал. Он был весь в крови. Искалеченный, еле передвигая ноги, то и дело, падая, медленно двигался мученик навстречу лютой смерти. Из его груди не вырвалось ни одного стона, что приводило толпу в еще большее бешенство. Пресытившись терзаниями жертвы, палачи окончательно добили ее на Якорной площади, а тело сбросили в овраг. Там оно лежало долгое время, так как его было запрещено хоронить».

Одним из первых был убит старший лейтенант Н.Н. Ивков на учебном судне «Африка» (здесь располагалась водолазная школа), который отказался выдать команде винтовки, за что и получил девять пуль в спину.

С полным достоинством принял смерть начальник штаба Кронштадтского порта контр-адмирал А.Г. Бутаков. Перекрестившись, он сказал своим убийцам: «Я готов». Его тут же застрелили, а труп в остервенении кололи штыками. После этого пьяные матросы пришли к нему домой и штыками закололи престарелую мать (вдову знаменитого российского флотоводца Г.И. Бутакова).

Из воспоминаний Н.А. Бутакова: «Адмирала (А.Г. Бутакова – В.Ш.) расстреляли у памятника адмиралу Макарову. Первый залп был неудачен, и у адмирала оказалась простреленной только фуражка. Тогда, еще раз подтвердив свою верность государю, адмирал спокойно приказал стрелять снова, но целиться уже как следует». Два дня после того, как Григорий Александрович Бутаков сам похоронил отца своего, вырыв собственноручно ему могилу, к нему явилась толпа убийц, с шапками в руках. «Мы пришли к Вам просить прощения», заявил их руководитель, пока другие, потупив глаза, мялись на месте. «Мы не хотели стрелять в Адмирала. Хороший был Адмирал. Честный и справедливый. Потому мы целились выше. Ну, так что… Поймите, мы не вольны были. Нами командуют посланные из Питера. Сами каемся и просим прощения.»






Александр Григорьевич Бутаков



Многие офицеры были ранены, избиты и изолированы в кают-компаниях своих кораблей. Некоторые погибли уже после ареста, как, например, участник обороны Порт-Артура А.М. Басов, которого просто пристрелили конвойные, которым захотелось пойти на митинг… Историки считают, что в первые дни мятежа в Кронштадте было убито от 28 до 50 офицеров.

Из воспоминаний радиотелеграфиста матроса В.С. Бусыгина: «В учебном минном отряде летом 1917 года нас человек десять выгнали на двор. Сказали, что надо расстрелять нашего ротного Юрьева. Мы стоим табунком одурелые. Вдруг из комитета выходит комиссар – он был хороший человек – и говорит: «Ребята! Не надо его расстреливать». Мы Юрьева отпустили, а он сказал: «Спасибо вам, ребята!» И разошлись!!!

По воспоминаниям очевидцев, «зверское избиение офицеров в Кронштадте сопровождалось тем, что людей обкладывали сеном, и, облив керосином, сжигали; клали в гробы вместе с расстрелянными живого, расстреливали отцов на глазах у сыновей».

От рук взбунтовавшихся матросов пали комендант Свеаборгской крепости В.Н. Протопопов, командир флотского экипажа генерал-майор Н.В. Стронский, командир линейного корабля «Император Александр II» капитан 1 ранга Н.И. Повалишин (расстрелом лично руководил председателя судового комитета известный в будущем матросский лидер П.Д. Хохряков), командиры кораблей «Африка», «Верный», «Океан», «Рында», «Меткий», «Уссуриец» и другие морские и сухопутные офицеры. Всю ночь убийцы рыскали по квартирам, грабили и вытаскивали офицеров, чтобы с ними расправиться. В числе убитых были: капитаны 1 ранга К.И. Степанов и Г.П. Пекарский, капитан 2 ранга В.И. Сохачевский, старшие лейтенанты В.В. Будкевич, В.К. Баллас и мичман Б.Д. Висковатов, другие офицеры по Адмиралтейству, подпоручики и прапорщики.

К утру 2 марта Кронштадт был почти полностью в руках восставших. От пуль городовых, да и просто от случайных выстрелов в те дни погибли семеро матросов. Через несколько дней их торжественно хоронил весь Кронштадт, как «героев революции».

В этой связи интересны воспоминания Н.В. Вилькицкой, супруги командира эсминца «Летун» Б.А. Вилькицкого, оказавшейся в феврале 1917 года в Кронштадте. Для понимания ситуации немного предыстории. Эсминец, которым командовал ее муж, активно участвовал в боевых действиях, и после подрыва на мине, был отправлен в Кронштадт на ремонт. Сам Б.А. Вилькицкий являлся выдающимся гидрографом, недавно вернувшимся из знаменитой полярной экспедиции Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, в ходе которой он открыл архипелаг Северная Земля, и первым совершил сквозное плавание Северным морским путем, имел чин капитана 1 ранга и звание флигель-адъютанта императора. Кроме этого он являлся настоящим боевым командиром и был исключительно порядочным человеком, за что его обожала команда. Н.В. Вилькицкая пишет, что в начале мятежа сплоченная в боях команда «Летуна» с возмущением восприняла происходящие в Кронштадте события и еще больше сплотилась вокруг своего командира. Матросы «Летуна» не только не желали идти на митинги с «пораженцами», а были готовы вступить в бой с предателями Отечества. Желая избежать открытого противостояния команды «Летуна» с окружившей корабль очередной агрессивной толпой, Б.А. Вилькицкий был вынужден сам приказать своим матросам отправиться на митинг. Но прошло буквально несколько дней и разлагающее влияние вседозволенности и анархии проникло и на «Летун».

Н.В. Вилькицкая пишет: «Матросы с эсминца мужа по-прежнему наведывались к нам, поднимаясь по черной лестнице. Они приносили мне записки от мужа, хлеб и молоко детям, но я замечала с тяжестью в сердце, как они все сильнее поддавались увлекшему их вихрю событий. Было страшно и смешно видеть, как они старались вести себя развязано в моем присутствии. Они без приглашения садились, закуривали, грубо выражались… было видно, что им неудобно так себя вести со мной. но теперь их пугала мысль, что о них могут подумать, как о плохих революционерах. Их решимость стойко защищать своих офицеров постепенно слабела. Тот же матрос, уверявший меня, что они не позволят тронуть своих офицеров, принес записку от мужа со словами, что готовится арест офицеров с последующим содержанием в тюрьме. Матрос говорил, пряча глаза, что все офицеры потенциально опасны и экипаж эсминца не может пойти против кронштадтского гарнизона, который. предъявил им ультиматум, требуя арестовать офицеров.» Спустя пару недель команда «Летуна» была уже полностью разложена бесчисленными агитаторами и ничем не отличалась от местных анархиствующих матросов. Увы, но матросская (т. е. классовая) солидарность даже для сплоченной команды «Летуна», оказалась крепче боевой солидарности со своими командирами.


* * *

Любопытно, что по всей логике вещей именно Кронштадту надлежало быть не осиным гнездом революционеров и убийц, а форпостом православия и монархизма всей России. И это не простые слова. Вспомним, что именно в Кронштадте с 1855 по конец 1908 года служил в местном Андреевском соборе и проживал в Кронштадте знаменитый митрофорный протоиерей Иоанн Кронштадтский, один из главных и самых авторитетных духовных лидеров всего православного мира начала ХХ века, возведенный еще в 1964 году в ранг святых.

В годы служения Иоанна Кронштадтского в Кронштадт толпами валили паломники, искавшие исцеления и утешения у знаменитого пастыря.

Частыми посетителями Андреевского собора были офицеры и матросы местного гарнизона.

Почему же столь знаменитый духовник не смог посеять среди своей матросской паствы милосердие и добро? Почему не какой-нибудь уездный Урюпинск, а именно Кронштадт стал в 1917 году синонимом звериной матросской жестокости, богохульства и попрания всех православных заветов. Почему не знаменитый православный пастырь, а недоучившиеся курчавые студенты смогли найти путь к сердцам матросов?






Иоанн Кронштадтский



Чтобы попытаться ответить на этот весьма непраздный для нашей темы вопрос обратимся к тому, что писал о своей личной встрече со знаменитым проповедником известный писатель-маринист 30-40-х годов прошлого века А.С. Новиков-Прибой, сам начинавший матросскую службу в Кронштадте. В своем, так и оставшимся незаконченном романе «Капитан первого ранга», писатель описал собственные матросские годы в Кронштадте. Разумеется, не обошел он вниманием и столь знаковую фигуру как Иоанн Кронштадтский, уделив ему несколько страниц. Можно соглашаться или не соглашаться с Новиковым-Прибоем, но перед нами единственное описание взаимоотношений знаменитого пастыря с матросами, написанное одним из этих матросов. Автор просит прощения у читателей за последующую достаточно длинную цитату, но она помогает не только понять отношение определенной части матросов к Иоанну Кронштадтскому, но и хотя бы немного понять и сам внутренний мир матросов, которые, спустя несколько лет, будут хладнокровно убивать своих командиров.

Побываем же в Андреевском соборе вместе с А.С. Новиковым-Прибоем и его товарищами – кронштадтскими матросами: «Каждый из нас, будучи еще в деревне, много понаслышался об Иоанне Кронштадтском. Слава о нем гремела по всей стране. Почти в каждой избе среди икон можно было увидеть его портрет. Этот священник заживо был зачислен в бесконечный сонм святых. О нем писали в газетах, а устная молва разносила, что он может изгонять из женщин бесов и вообще творить всякие чудеса. Был случай, когда буйно помешанный будто бы сразу же вылечился от одного только его благословения. Кроме того, он считался ясновидцем. Достаточно человеку лишь о чем-нибудь подумать, как он узнавал его мысли. В необыкновенную силу этого священника люди верили, ему молились, и каждый просил о своем: хворые – об исцелении от болезней, преступники – о прощении грехов, богатые

– о ниспослании еще большего богатства, бедные об избавлении от голода, бесплодные – о нарождении детей, нелюбимые – о любви. И как магометане в Мекку, так и православные со всех концов России тянулись в Кронштадт, чтобы присутствовать при богослужении отца Иоанна. От наплыва людей в этот город хорошо богатели хозяева гостиниц.

Иногда матросы назначались начальством для охраны священника. Выйти ему из боковой двери Андреевского собора и пройти до кареты, стоявшей за оградой, было очень трудным делом: богомольцы, бросаясь под благословение отца Иоанна, могли сбить его с ног. Вот здесь-то и требовалась помощь со стороны солдат или матросов. Они выстраивались в две шеренги, одна против другой, и, ухватив друг друга за руки, образовывали собою коридор. В такой коридор могли проникнуть только богатые люди, подкупив полнотелую женщину Снигиреву, "батюшкину овцу", как она сама себя величала, или проворного белокурого псаломщика.

Старые матросы по этому поводу смеялись:

– Выходит, что без денег так же нету тебе божьей благодати, как и хорошей выпивки и закуски в трактире.

От них же мы узнали, что Иоанн Кронштадтский очень богатый человек. Ему шлют деньги со всех концов России. Секретарь его ежедневно ходит с большой кожаной сумкой на почту и получает там мелкие и крупные переводы. Правда, когда отец Иоанн едет в коляске, то разбрасывает нищим медные и серебряные монеты, но это все делается больше для славы. Крупные суммы остаются при нем. Он имеет собственный дом, выезд и пароход. Какой же это святой? Вся эта критика, услышанная нами от старых матросов, сопровождалась страшной руганью.

Один из новобранцев нашего взвода, метко прозванный Стручком, был высок, тонок и сутул. Судя по его гибким и нежным рукам, он никогда не занимался физической работой. Во время молитвы в роте он отличался большим усердием и, обладая хорошим баритоном, очень красиво пел. В его синих, как весеннее небо, глазах светились наивность и задушевная простота. Но за этими располагающими внешними признаками в нем скрывалась большая хитрость. Как только он заявился в экипаж, то первым делом подарил инструктору Храпову серебряные часы.

Тот ко всем новобранцам относился с особой жестокостью, а к нему сразу же проникся любовью. У Стручка было много денег, и каждую неделю появлялись новые карманные часы. От родителей он ничего не получал. Откуда же у него такие доходы? И только, поживши с ним, мы узнали, в чем дело. Это был мошенник-профессионал. С неподражаемой ловкостью он, как выражаются матросы, "запускал водолаза" в чужие карманы. Но, как волк не беспокоит скотины той деревни, вблизи которой он проживает, так и этот новобранец никогда не позволял себе обидеть кого-либо из своих людей. Наоборот, он старался всячески ублажать нас.

Под видом набожного человека он каждый праздник отпрашивался у инструктора в Андреевский собор, где обыкновенно отправлял свое богослужение Иоанн Кронштадтский. Храпов охотно отпускал Стручка. Мы оставались в роте и скучали. Как дети ждут ласкового отца с базара, зная, что он привезет им подарки, так и мы с нетерпением поглядывали на дверь. Появление Стручка было для нас большой радостью. Он приносил карманные часы, бумажники, портмоне. Инструктор Храпов получал от него денежную награду. Не оставались и мы в обиде: для нашего взвода он покупал пуд баранок, полпуда колбасы, полведра водки, наделяя при этом каждого доброй горстью конфет. Новобранцы, изголодавшиеся на казенных харчах, с жадностью набрасывались на еду и водку. Если у Стручка выручка была особенно солидной, то пиршество продолжалось два дня. Товарищи, подвыпив, хвалили его на все лады:

– Ты наш благодетель.

– Пошли, господи, многолетней жизни тебе и отцу Иоанну.

– Без тебя, Стручок, где бы мы могли отведать такое кушанье? Да еще с выпивкой.

Стручок добродушно посмеивался, прищурив невинные синие глаза. Он жил среди нас аристократом. Всеми почитаемый, он выходил только на учебные занятия, но никаких казенных работ не выполнял и даже не стирал для себя белье. Все это делали за него другие новобранцы. Инструктор Храпов, пользуясь его подачками, во всем ему потворствовал.

Однажды Псалтырев спросил его:

– Не грех тебе заниматься в церкви такими делами?

Стручок спокойно возразил ему:

– Пойдем как-нибудь со мной к обедне, – я тебе покажу настоящих грешников. Ты сразу поумнеешь.

Мы с Захаром Псалтыревым имели к Андреевскому собору двойной интерес: хотелось увидеть священника, совершающего чудеса, и работу Стручка.

В один из праздников, по ходатайству Стручка, Храпов отпустил нас в церковь. Для нас это был удачный день: в Андреевском соборе служил сам Иоанн Кронштадтский. По этому случаю в храме собралось столько народу, что с трудом можно было передвинуться с одного места на другое.

Сначала мы стояли втроем недалеко от алтаря. Потом Стручок, чтобы не подвести своих товарищей, начал понемногу отодвигаться от нас. Мы с волнением следили за ним и за алтарем.

Наконец, блестя золотой ризой с голубой вышивкой, появился на амвоне отец Иоанн. По всему храму, словно от порыва ветра в лесу, пронесся сдержанный шорох. Тысяча рук взметнулась, – люди стали креститься. Молился и сам священник. Он был среднего роста, худощав, с русой бородой, с жиденькими волосами, выбившимися на затылке поверх ризы. Но во взгляде его светлосерых глаз было что-то суровое и настойчивое. Возглашая молитву, он как-то странно всхлипывал и произносил каждое слово резко и нервно, как будто отрывал его от своего горячего сердца. Казалось, что он беседует с живым богом, которого никто, кроме него, не видит. Но в то же время не верилось, что это был тот самый священник, слава о котором гремела по всей Руси.

Может быть, потому, что мы успели наслышаться от старых матросов немало насмешек о его делах, у меня невольно возникал вопрос: что это за человек? Действительно ли он обладает чудодейственной силой или просто занимается шарлатанством? Верит ли он сам в свои чудеса? Справа, недалеко от нас, около какого-то купца, стоял Стручок. Когда мы взглянули на него, он приподнял левую бровь. Это, как мы условились, означало, что чей-то карман был им уже очищен. Он стал передвигаться дальше, боясь, очевидно, что обворованный человек, спохватившись, может его задержать. Но могло быть у него и другое соображение: он наметил себе новую жертву. А момент для этого был самый удобный: внимание всех молящихся настолько сосредоточилось на священнике, что они не замечали чужой руки, шарившей в их карманах. Я испытывал двойственное отношение к отцу Иоанну: мне хотелось верить в его священнодействие, и, наряду с тем, меня разъедало сомнение. Если он ясновидец, то почему бы ему сейчас не изобличить этого мошенника? Он должен бы повернуться к народу и громогласно крикнуть:

"Православные! Среди вас есть один человек, по прозвищу Стручок. Это – карманник. Он забыл бога и потерял свою совесть. Вот там он стоит в матросской форме. Один богомолец уже пострадал от него…"

Это произвело бы на всех потрясающее впечатление. Самые отъявленные скептики поверили бы в чудеса отца Иоанна. Но он, как ни в чем, ни бывало, продолжал свое богослужение, а Стручок, оглянувшись на нас, второй раз приподнял левую бровь.

В соборе пахло ладаном. Перед иконами горели свечи, освещая нарядные лики святых. Множеством огней сверкала богатая люстра. Отец Иоанн скрылся в алтаре. С амвона провозглашал ектенью дьякон, громадный и пышноволосый. С его раскатистым басом как бы перекликался налаженный хор, наполняя храм стройным пением. Все это располагало мирян к молитве и надежде.

Наступил самый напряженный момент, когда все приготовились к всеобщей исповеди. Отец Иоанн вышел на амвон, постоял с минуту перед алтарем, сосредоточенно глядя на царские врата, словно вдохновляясь божественной силой. Внезапно его плечи вздрогнули. Он порывисто повернулся к народу и, нахмурив брови, молча осмотрел всех, грозный, как судья. Тысячи человеческих грудей, раздавленных тяжестью грехов, перестали дышать. Стало так тихо, как будто весь храм сразу опустел. Казалось, не отец Иоанн, а кто-то другой взволнованно заговорил за него, необыкновенно строгий и повелительный, не допускающий никаких сомнений:

– Братие во Христе! Я – немощь, нищета; бог – сила моя. Это убеждение есть высокая мудрость моя, делающая меня блаженным. И вы станете блаженными, если избавитесь от грехов своих. Будьте искренни на исповеди. Господь бог наш бесконечно милосерд, он все простит. Кайтесь в содеянных вами грехах. Он замолчал и, ожидая покаяния мирян, стоял в такой позе, словно приготовился взвалить на свои плечи непомерную тяжесть чужих преступлений.

Какая-то женщина громко взвизгнула:

– Батюшка!

И вслед за этим, словно по сигналу, весь храм наполнился гулом голосов. Это был вопль не менее трех тысяч человек, опускающихся на колени. Казалось, закачались стены Андреевского собора. Я взглянул на Псалтырева. Упрямо наклонив голову, он удивленно озирался, точно бык, попавший не в свое стадо. Чтобы не выделяться среди других людей, мы тоже опустились на колени. Кругом происходило какое-то безумие. Ни в одном доме для умалишенных нельзя услышать того, что происходило здесь. Лишь немногие каялись тихо, а остальные как будто старались перекричать друг друга. Очевидно, им хотелось, чтобы священник услышал их слова, – иначе душа не очистится от грехов. В этом разноголосом гаме можно было понять только тех, кто находился ближе к нам. Рыжебородый купец, мотая головой, признавался:

– Я застраховал свои товары, а потом сам же их поджег. Мне досталась большая страховка. А за меня пошел на каторгу мой сторож.

Пожилой чиновник бил себя в грудь и стонал:

– Грешник, батюшка, я изнасиловал десятилетнюю девочку.

Лысый человек, похожий на ломового извозчика, выкладывал свой грех с надрывом:

– Я спьяна избил свою жену, а на второй день она умерла. И теперь не могу забыть своего горя…

Молодой деревенский парень, несуразно широкий, с уродливым лицом, хрипел, как в бреду, о том, что он занимается скотоложством.

Около нас худая женщина рвала на себе волосы, колотилась в истерике и вопила:

– Батюшка! Я собственными руками задушила своего ребенка. Сердце мое почернело от греха… Нет мне больше жизни…

Некоторые фразы долетали до нас издалека, и мы не видели, кто их произносил:

– Я родную мать уморил голодом…

– На суде под присягой я был лжесвидетелем…

– Из-за меня удавился мой родной племянник…

Чем дальше шло покаяние, тем сильнее было от него впечатление. Очевидно, к отцу Иоанну съезжались люди, может быть, почитаемые и уважаемые дома, но втайне подавленные ужасными грехами. С высоты амвона он мрачно смотрел на свое коленопреклоненное человеческое "стадо", собранное из непойманных преступников. Что он думал в это время? На его окаменевшем лице не было никаких признаков брезгливости перед мерзостью, извергаемой устами трех тысяч людей. Может быть, он привык к этому, и никакая, самая жуткая, тайна человеческого бытия его уже не удивляла. Но нам было страшно. Здесь, в этом прославленном храме, никто не говорил о каком-нибудь добром поступке. Каждый выворачивал свою душу наизнанку, и сочилась она, как запущенная рана, смердящим гноем. Даже в воображении нельзя было нарисовать себе то, что выкладывалось на всеобщей исповеди. Казалось, вся человеческая жизнь состоит из одних только подлостей.

Началось причастие. Люди, приняв его, будут считать себя очищенными от грехов. Потом они разъедутся по домам, чтобы снова творить свои гнусные дела.

Мы с Псалтыревым вышли из храма.

От ограды собора, около которой уже стояла карета в ожидании отца Иоанна, и до самого его дома вытянулись ряды нищих и калек. Тут были безрукие, безногие, слепые и всевозможные уроды. Они ждали того момента, когда рысак помчит карету. С нее священник одной рукой будет благословлять их, а другой – бросать им медные и серебряные монеты.

– Больше я не ходок в эту церковь, – задумчиво сказал Псалтырев.

– Почему? – спросил я.

– Тошнит, точно я мух наглотался.

Он кивнул головою на калек и заговорил:

– Посмотри на них. Хоть сто раз встречайся они с Иваном Кронштадтским, а все равно у безногих не вырастут ноги, безглазые не станут зрячими, уроды не превратятся в красавцев. Будто бы с божьей помощью он творит чудеса, а такого пустяка не может сделать. Выходит – бог создал солнце, звезды, землю, людей, а помочь этим несчастным у него, оказалось, силы нет. Нет, брат, тут что-то не то.

К нам присоединился Стручок, весело ухмыляясь.

– Ну, как сегодня твоя выручка? – спросил у него Псалтырев.

– Подходящая. Дома подсчитаем. Идем скорее, есть хочется.

И мы втроем, дыша свежим морозным воздухом, быстро направились в экипаж».

Разумеется, революционер и бунтарь с многолетним стажем А.С. Новиков-Прибой в принципе не мог написать ничего положительного об Иоанне Кронштадтском. К тому же, свой последний роман он писал в то время, когда отношение советского государства к церкви было сугубо отрицательное, тем более, что одной из задач данного романа было оправдание будущих зверств в феврале 1917 года в Кронштадте. И все же остаются вопросы, почему в отличие от десятков тысяч наезжавших в Кронштадт паломников со всей России, вчерашние крестьяне-матросы в своей подавляющей массе к проповедям знаменитого проповедника остались слепыми и глухими. Кто в этом виноват, вопрос для меня открытый.


* * *

Из воспоминаний капитана 1 ранга Г.К. Граф: «Кронштадт прогремел на всю Россию. Можно бы написать целую книгу относительно этой революционной вакханалии, к прекращению которой Временное правительство боялось принять должные меры. Вся психология Кронштадтской эпопеи носила грубый, варварский, настоящий революционный характер. Ничего идейного в ней не было: было только стремление разрушить, уничтожить дотла все, что создано веками, стремление удовлетворить свои животные инстинкты. Вот в какой обстановке узурпаторы власти готовили тип нового матроса, своего верного клеврета, который должен был сыграть решающую роль по «углублению революции»…

Цитата С.Н. Тимирева интересна тем, что он уже тогда увидел то, что многие не увидели и много позже – матросская вольница поднялась вовсе не из-за каких-то революционных принципов, а, как бы сама по себе. Именно так родился удивительный российский феномен – революционные матросы. Но не следует думать, что все происшедшее с еще вчера законопослушными матросами было случайностью. Нет! Тому, что произошло в Кронштадте, имелись и объективные предпосылки. Историк военно-морского флота К.Б. Назаренко пишет: «Причины возмущения матросов в Кронштадте в марте 1917 г. и позднее имели сложный характер. Вне всякого сомнения, в основе протестных настроений моряков лежали причины социального характера. При этом рабочая прослойка среди матросов, хотя и была в меньшинстве в процентном отношении, но, безусловно, задавала тон в кубриках. Почва для выступления матросов под социалистическими лозунгами к 1917 г. была подготовлена социально-экономическими и политическими условиями русской жизни. Однако на флоте общий фон протестных настроений дополнялся другим важнейшим фактором психологического, а не политического свойства. Все тоже накипевшее возмущение, складывавшееся из двух основных составляющих – томительного бездействия и ощущения непроходимого барьера и отчужденности между офицерами и нижними чинами – толкало матросов на выступление против самодержавия…»











«Кронштадт и Питер в 1917 году» Ф. Ф. Раскольников



В книге воспоминаний «Кронштадт и Питер в 1917 году» Ф.Ф. Раскольников писал: «В истории Октябрьской революции Кронштадту принадлежит исключительное место. В течение всего 1917 г. Кронштадт играл выдающуюся политическую роль, зачастую сосредоточивая на себе внимание всей России, вызывая вокруг своего имени лживые, фантастические хитросплетения и неистовые, озлобленные проклятия буржуазии. В глазах последней Кронштадт был символом дикого ужаса, исчадием ада, потрясающим призраком анархии, кошмарным возрождением на русской земле новой Коммуны. И этот панический страх буржуазии при одной мысли о Кронштадте являлся не случайным недоразумением, порожденным лживыми выдумками капиталистической прессы. Это было вполне естественное опасение за свои интересы, продиктованное классовым инстинктом буржуазии. Совершенно иные и прямо противоположные настроения вызывал в то время Кронштадт в рядах революционных рабочих, солдат и крестьян. Кронштадт 1917 г. – это была недоступная революционная цитадель, надежный опорный пункт против какой бы то ни было контрреволюции. Кронштадт был общепризнанным авангардом революции». В основе наступательной революционной роли Кронштадта лежат специфические социально-экономические условия. Прежде всего, Кронштадт – это военная крепость, защищающая подступы к Питеру с моря, и вместе с тем главная тыловая база Балтийского флота. Гражданское население Кронштадта, сравнительно немногочисленное вообще, всегда состояло, главным образом, из рабочих казенных заводов, доков и многочисленных мастерских, принадлежащих морскому ведомству. Гармонируя с общей картиной Кронштадта, во всех предприятиях царили суровые, драконовские порядки. Везде во главе стояла военная администрация, промышленность фактически была милитаризована. Рабочее движение при царизме было настолько угнетено, что в Кронштадте даже не существовало профессиональных союзов. Но в процессе революции классовое самосознание, несмотря ни на что, развивалось, крепло, закалялось и, волей-неволей, приводило рабочих в лоно большевистской партии. В результате рабочий класс вместе с матросами составил главнейшую опору нашей Кронштадтской партийной организации, и все время играл передовую, руководящую роль. Весьма немногочисленная и политическая невлиятельная кронштадтская буржуазия состояла из домовладельцев, трактирщиков и купцов среднего достатка. Эта малопочтенная группа под покровительством выгодного для нее «Городового положения 1890 г.», захватила в свои руки кронштадтскую городскую думу и полновластно распоряжалась местным хозяйством. Разумеется, во всей муниципальной политике настойчиво проводились лишь меры, выгодные своекорыстным, хищническим интересам буржуазии. Да и высшее начальственное око, зорко наблюдавшее за деятельностью городского самоуправления, отнюдь не поощряло к проявлению инициативы и самодеятельности. Ограничив «общественную» деятельность рамками городской думы и скудной филантропической благотворительностью, кронштадтская буржуазия политически ничем себя не проявляла. Часть буржуазии, группировавшаяся вокруг ханжи-лицемера Иоанна Кронштадтского, открыто примыкала к «Союзу русского народа»… В кронштадтском революционном движении сразу в резкой форме обозначилась гегемония пролетариата. Подавляющее большинство населения Кронштадта составляли матросы и солдаты, причем численность первых значительно превосходила общее количество вторых. Это численное преобладание матросов, задававших тон в политической жизни, наложило неизгладимый отпечаток на весь ход развития революции в Кронштадте. Кронштадтские матросы в политическом отношении представляли собой передовой элемент. Дело в том, что самые условия морской службы требуют людей со специальной технической подготовкой, предъявляют спрос на квалифицированных рабочих. Каждый матрос, прежде всего специалист: минер, гальванер, комендор, машинист и т. д. Каждая специальность предполагает определенные знания и известную техническую, приобретенную на практике, выучку. В силу этого приему во флот, главным образом, подлежали рабочие, практически прошедшие школу профессионального обучения, изучившие на деле какую-либо специальность. Особенно охотно принимались слесари, монтеры, машинисты, механики, кузнецы и т. д. Пролетарское прошлое огромного большинства судовых команд, эта связь матросов с фабрикой и заводом придавали им особый социальный облик, налагали на них рельефный пролетарски-классовый отпечаток, выгод, но отличавший их от сухопутных солдат, рекрутировавшихся главным образом из деревенской мелкой буржуазии. Определенный классовый дух, порою даже большевистский уклад мыслей, известное умственное развитие и запас профессиональных знаний – вот что обыкновенно приносил с собой рядовой матрос при поступлении на военную службу. Если в подавляющем большинстве случаев под матросской форменкой и бушлатом легко было прощупать пролетария, то кронштадтские матросы – это были почти сплошь вчерашние городские рабочие. Такая исключительность положения создалась оттого, что с отдаленных, незапамятных времен Кронштадт являлся рассадником специальных морских знаний для всего Балтийского флота. В Кронштадте с давних пор были сосредоточены различные специальные школы, эти своего рода факультеты матросского университета. Не считая школы юнг, низшего учебного заведения, дававшего элементарное образование будущим унтер-офицерам, здесь находились: учебноартиллерийский и учебно-минный отряды, а также машинная школа. Таким образом, каждый специалист-матрос непременно должен был пройти через горнило кронштадтского обучения. Ясно, что для приобретения новых званий в Кронштадт отправлялись наиболее смышленые, наиболее толковые матросы. А таковыми, в первую голову, могли быть фабрично-заводские рабочие. Немудрено, что, благодаря такому искусственному подбору, контингент кронштадтских матросов, всегда представлявших собой матросскую интеллигенцию, состоял почти исключительно из вчерашних пролетариев, хотя и сменивших черную блузу на синюю голландку, но ничего не забывших из своего классового социально-политического инвентаря, приобретенного во время работы на фабриках и заводах. Да, наконец, и самый характер службы на современных судах, напоминающих фабрику, закалял пролетарскую психику. Этот преобладающий классовый состав кронштадтских матросов определил собой их политическую позицию и обусловил совершенно исключительное, можно сказать, безраздельное господство боевых лозунгов, выдвинутых партией пролетариата. Вполне естественно, что матросы, наряду с рабочими, составили главное, очень крепкое и влиятельное ядро нашей Кронштадтской партийной организации. Если, с одной стороны, Кронштадт исполнял культурную миссию, являясь просветительной школой, то, с другой стороны, он был и тюрьмой. Уже один внешний вид города производит мрачное, угнетающее впечатление. Это какая-то сплошная, убийственно однообразная казарма. И в самом деле, едва ли где людям приходилось столько страдать, как в Кронштадте. Когда начальство списывало матросов с кораблей и отправляло их в Кронштадт, то они рассматривали это назначение как самое тяжкое административное наказание».





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/vladimir-shigin/oficerskaya-krov-beskrovnoy-revolucii-fevral-iul-1917-goda/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения